п.4:
Монтаж памяти и сознания, или мозг — возвращает к реальности

ОПРЕДЕЛЕНИЕ:

механизм работы образного мышления кинематографиста.


ОПИСАНИЕ:

Размышление о природе вещей рано или поздно приводит к мысли о том, что умные мысли в нас возникают тогда, когда их не хватает вокруг нас, и никак не характеризуют человека, их производящего. Ведь сам он с легкостью признается в том, что был бы счастлив оказаться зрителем, тем, кто верит, что кто-то всепонимающий другой его понял и тем самым оправдал.

Следуя этой логике, для того, чтобы понять природу монтажа — связи объектов образа — целиком и полностью, нам необходимо создать здесь модель такого человека. Выдвинуть гипотезу о кинематографии как скрытом от нас самих языке коммуникации себя и своего окружения. Что приведет к осознанию природы человеческого сознания, роли кино в этом процессе, а вместе с тем — пониманию статического и динамического, их целостности. И пусть Деннет кусает свои спорящие друг с дружкой, умные локотки, ведь никакого ИИ для этого не потребовалось. Достаточно было философии, психологии, немножко физики и математики, щепотка… и конечно, камера с экраном тоже пригодились. А модель оказалась до-языковая или пра-языковая, и оттого — очень маленькая.

Для начала придется быстренько описать принцип коммуникации между двумя людьми, а при масштабировании — и между группами, ее феноменологию, если удобно, опираясь на формулу смысла, что была выведена в предыдущем приложении, и структуру временных образов, что из себя представляет немой экран.

z1.
На этой картинке видно, как происходит общение людей с разным опытом бытия в одной и той же действительности. Образ которой может быть запечатлен по-своему для каждого из них, а затем стать общим для обоих. На самом деле, в процессе общения не обязательно обмениваться смыслами, главная его стадия — понимание друг-друга, коим является дополнение собственных представлений до включения чужих для каждого из участников. А происходит это только посредством самостоятельного, волевого усилия обоих. Так, возникновение смысла, а вместе с тем и языка как средства общения, объясняется попыткой растолковать своему собеседнику, почему уже ставшее общим понимание сложилось в произвольные логические последовательности. Ведь по сути своей сложному составному образу не важен порядок элементов, это множество. Однако по какой-то причине, любая попытка выразить для кого-то свое представление о прекрасном всегда устанавливает определенный для себя порядок. Так же как и его отсутствие не позволяет нам полноценно воспринять что бы то ни было. Что, кстати, не всегда говорит о бессмысленности или иной беспорядочности воспринимаемого. Ведь, как мы уже видели, жанр определяет как последовательность элементов в образе, так и себя самое, а человек вполне может не знать принципа построения реальности или искусственной реальности, которая всегда языковая.

Но хоть это представление процесса коммуникации нам и кажется вполне рабочим, коим оно и является, в нем не обозначается самый важный фактор. Фактор Я. Ведь не все разговаривающие люди — мыслители, способные на понимание такого мира, какой он есть без нас. Чтобы заставить схему работать вместе с Я, учитывая его влияние, нам ничего не остается, кроме как пометить одну из переменных в образе этой буквой, пусть это будет буква «d». Что для нас будет означать очень простую вещь: Я — универсальный объект для любого сложного образа, не имеющий ни собственного значения, ни собственного воплощения. Он служит лишь одной цели — субъективизации представления, его упрощения. И может быть с таким же успехом понят другим человеком, так как не может быть чем-то уникальным для каждого. Таким образом мы можем опускать объект Я в равенствах или иных отношениях представлений, поскольку он уничтожается в них самим собой с другой стороны. Но его положение в множестве всегда влияет на порядок осмысления и выстраивания в ряд. Что можно с легкостью осознать, припомнив, как в процессе адекватного спора мы всегда стараемся поставить себя на место другого, фактически и став другим на время мышления этой конструкции. Как например, если один человек громко едет на машине и думает: Я-машина, Я-машина, Я-машина-скорость. То другой стоит и понимает: машина-Я, машина-Я, машина-Я-авария.

Главное не забывать, что у детей до поры до времени нет позиции и Я, так что рождаемся все мы беззащитными мыслителями, а не спорщиками. Поэтому ребенок или человек-ребенок, или человек-мыслитель может с легкостью наблюдать любые образные ряды без героев или других и.о. Я. О разнице между его натуральным и искусственным отсутствием в мышлении мы еще поговорим.


z2.
Если на этом кажется, что дальше можно не читать, все понятно, то лучше не спешить. Ведь включения идентичности во все или многие представления еще не достаточно для самосознания. Да и не тянет это на полноценный механизм мышления. Скорее это похоже на одно из когнитивных искажений, или даже причину их всех. Лучше вернемся к нахлесту образных структур двух людей, и связный с этим смысл, который заключается в том, что мы способны понять одно и то же. А поскольку идея о том, что образы могут быть равны не только в части Я, немного будоражит и низвергает смысл с пьедестала главного звена мышления, это интересно. Чтобы такое доказать, воспользуемся чем-то общеизвестным, но таким, что известность эта разнесена в эпохах и разделена между разными культурами. Идеальным примером оказывается любой парадокс, к примеру — парадокс пространственно-временного отношения. Структура которого всегда остается неизменна, хоть и выражается в той или иной атрибуции.

Чем схожи проклятие Кассандры, пророчества-программы Майя, фантазии о путешествии во времени, невозможные геометрические построения и первенство курицы или яйца? — Тем, что все это сложные образы одинаковой длины и конструкции, смысл которых остается неизменен или даже не становится собой при постановке Я в их начало или конец. То есть запуская свою идентичность по предложенной дороге как в одну, так и в другую сторону, мы по итогу всегда оказываемся там же, откуда начали. Что, если вспомнить процесс выведения формулы смысла в предыдущем приложении, очень напоминает такую структуру, где главный объект сюжета остается главным объектом жанра, как бы мы ни старались их расщепить с целью осмысления в том или ином языке. Но если абсолютно не связные между собой люди с колоссальными различиями в своем внутреннем отражении мира сталкиваются с одними и теми же парадоксами мышления, этого оказывается достаточно для обоснования как нашей способности представлять одно и то же, так и непричастности смыслов к этому процессу. И конечно, здесь можно легко поспорить, заявляя, что выбор можно сделать как в пользу куриц, так и в пользу яиц, но выбор этот окажется самоотверженным обманом самого себя. То есть уничтожением Я и отказом от смысла ради понимания, что не опровергнет, а подтвердит тезис об идентичности образов в наших головах. Доказали оправданность парадокса через парадокс, ну и хорошо.

Примерно таким же острым желанием выбраться из этого пространственно-временного логического паралича продиктовано самоуничижительное уравнивание мышления и памяти, утверждаемое некоторыми психологами. Да, образ в памяти пространственен и сам по себе не нуждается в порядочном осмыслении. Да, образ в памяти может быть идентичен у двух людей, что вполне можно объяснить физиологически, наверное. И да, две личности могут случайно совпасть по своим общим или идентичным представлениям и молчать, прекрасно понимая друг-друга. Или не совпасть, тогда придется совершать попытку деформации памяти собеседника до нужного состава через язык или принудительный опыт. Но все это нисколько не приближает к пониманию того, как работает наше понимание. Поскольку оно очевидно не связано с говорением и не зависит от него, и тем не менее, остается не только пространственным, но и временным по своей природе, иначе мы бы стояли дубами и были счастливы.

Хотя некоторая доля правды в желании отказать человеку в мышлении есть. Ведь пространственно-временной парадокс снимается либо через уничтожение пространства, либо времени, либо через создание иной сущности, что объединяла бы их свойства. И если этот вариант недоступен, выбирать остается между тем, что есть. А в этом случае мышление не так жалко, ведь все исследования представляют собой весомую ценность только в результате языковых манипуляций с тем или иным символическим пространством и подтверждают память.

Так что пришла пора принять во внимание все упомянутое выше в общих чертах и сформировать модель увязки нейрофизиологии и психологии, будучи при этом вовне этой бесконечной попытки осмыслить бессмысленное, но вполне понятное. Что, конечно, как и любая прописная истина, кого-то обязательно обидит, а кого-то вознесет на вершину самосознания. И раз для этой цели было выбрано запечатленное время, моделировать язык образного мышления мы будем на языке кинематографии. И пусть скептики смирятся с непобедимым аргументом: если вы не понимаете кого-то, это значит лишь то, что вы не понимаете себя. Хотя после прочтения станет ясно, почему мы вообще способны творить такие противоречивые, но упорядоченные высказывания. И что в истину теперь можно не только верить, да и привычной веры в нужной массе уже нет. И цель наша на текущий век — совсем не вернуть ее, а доказать на новом уровне, чтобы снова признать. То есть планка допуска к прощению резко меняется.

Далее так и подмывает пообъяснять какие-нибудь непреложные истины, ведь теперь к ним есть что прикладывать. Ниже будет более-менее игриво описано что-то практическое и бытовое, относящееся ко вполне успешно мыслимой таким образом реальности. И да, хоть наше понимание всегда субъективно, оно может быть личностным или общечеловеческим, но никогда ошибочным. Поскольку всегда приводит к полезному всем или одному пониманию момента. Тогда как знание развивается только благодаря конфликтам с таковыми или внутренним логическим ошибкам.

x1.
Кажется интересным то, что понимающие люди обычно молчат, ведь процесс переноса Я в речевой центр — штука сложная и далеко не всем доступная. А иного способа достоверного выражения нашего понимания мира языком символов в рамках этой модели не представляется, поскольку как-то иначе освободить свою образную память от ненужного влияния нет. Кроме как воплотить ее в рукотворной реальности или создать такую целиком. И в ней вполне отчетливо увидеть, что люди-болтающие обычно ничего не понимают. И удивиться, что сложность личности измеряется степенью несоответствия ее представлений о мире, себе самой и того, о чем она заявляет. Тогда как в действительности это характеризует разве что тяжесть ее болезни, которая всегда эффектно выглядит, разумеется, но требует особого подхода.

Как если бы в каждом из нас жил попугайчик или даже большая клетка с попугайчиками. Но в одних они бы говорили словами своего хозяина или молчали, а в других — повторяли речи случайных гостей каждый раз, когда те заходят в комнату, маскируя свое непонимание ситуации и свое понимание того, что Я плюс компания — классный образ, приятный и монтажный через Я. Что для личности тоже самосознательное действие, кстати говоря. И если об этом забывать, терять уважение, такой человек начинает напоминать ходячий ИИ. Который генерит только переформулированные повторы запроса или ошибочный бред, потому что не может составить образ, даже на базе Я. Не имеет способности к образному мышлению и развитой образной памяти для отражения и сохранения действующих вокруг смыслов. Этим объясняется эффект глупого личностного высказывания, которое мы ощущаем при чтении результатов функционирования языковой модели. И понимающих взглядов людей, конечно, ведь что есть мимика, если не первый внешний язык.

А еще теперь понятно, почему мы любим пользоваться ИИ, ведь круто, когда в кармане есть рупор, который можно тыкнуть и дополнить пробелы в своей языковой памяти. Ведь бывает сложно подобрать нужные слова и знания, что тоже слова, тогда, когда их нет. И хорошо, что теперь для этого не обязательно издеваться над добрыми простыми людьми. Теперь можно думать о них, а не об них. И не из чести, а из понимания.

x2.
Также вполне объяснимым становится наше пристрастие к мелодиям и смыслам, ведь для мозга все это одна и та же ритмика. Где одинаковые, казалось бы, балерины своими волнениями образуют в нас понимание, его выражение в мысли. И, кстати говоря, чувства, если приглядеться. Ведь чем больше понимает человек, тем умиротвореннее и импульсивнее он становится, жалостливее и циничнее одновременно. А это невероятно веселое и радостное сочетание, от которого постоянно хочется ухмыляться. Поскольку образ действительности больше не конфликтует с ее внешним возбудителем, превращаясь в нечто очень красивое, хоть и часто — нужное лишь одному. Так получается, что наши чувства — это не что иное, как мозговое выражение коммуникации самого себя и окружающей реальности. И да, противопоставление чувств мышлению — это устаревшая понятийная система, которая ничего не объясняет. В том числе самое важное — наше отношение к делу с вдохновением, предвидением, и любым другим наличествующим ответом до озвучивания вопроса. Поскольку занимаясь выражением мыслей в том или ином языке, мы уже все доступное поняли и только поэтому начали уговаривать других тоже понять и лучше бы понять то же.

И такое можно эффектно доказать, явив формулу любви, попробуем это сделать. Если чувство несправедливости в нас возникает тогда, когда другой понимает одно, а Я понимаю совсем другое, то это отличная предпосылка к конфликту или обретению взаимопонимания. Но объект любви не кажется нам понятным, верно? А еще нас так и тянет кого-нибудь да полюбить во всех смыслах, несмотря на первоначальный страх. И в рамках модели все это можно объяснить очень просто. Когда личность сталкивается с гармонично сложенным образом, неважно, соотносится он с реальностью или нет, то не может прицепить к нему свое Я, не испортив его. Хотя обучилась присваивать себя и себе все вокруг. И это формирует наше мышление в сторону всяческих попыток внедрить свое Я в другого. Сфоткаться со Сфинксом, к примеру. Но если этот другой тоже личность, у нее есть свое Я и понимание, она может выйти из кадра без разрешения. Тут возникает три пути.

Налево пойдешь — столкнешься с разочарованием, когда другое Я выдаст в себе идентичное твоему Я, лишая свой образ незнакомой гармонии. Направо пойдешь — подавишь чужое Я, превратив мыслящее существо в красивую вещь. А прямо пойдешь — познаешь понимание двух разных Я и бытие одного в другом для каждого, то есть союз творцов или творческий союз в одно мыслящее целое. Но как же тогда любят мыслители, освободившиеся от своего Я при воображении действительности? — Они уже все полюбили, ведь иначе не поняли бы, и успешно сохранили, став одним целым с той или иной частью мыслимой ими вселенной. То есть любовь — это эффект мышления, возникающий в стремлении понять что-либо, присвоив себе его красоту, то есть гармонию его образа, так или иначе, несмотря на дрожь перед неизведанным.

Здесь стоит упомянуть мужской и женский стиль мышления. Который может быть применен человеком невпопад собственному полу и не определяет ориентацию, поскольку любим мы все-таки мозгами, а мысли в нас — прикладные и совсем не постоянные. Что не очень хорошо сочетается с репродуктивной способностью, к сожалению. Так, одни настойчиво деформируют образ своего окружения до желаемого дополнения, чаще всего собой, что не всегда так получается. А другие — подстраивают образ своей личной включенности в окружение, ожидая желаемого дополнения, чаще всего другим, но каким — по сути не так важно, лишь бы подходил. Что отлично стыкуется, как ни крути. И подсказывает нам, почему личность у одних формируется быстрее, а у других — медленнее. Ведь одно дело завивать гнездышко и себя, а другое — вить гнездышко. И даже объясняет природу лжи, когда оба человека говорят одно, но понимают то разное. В этом есть некоторая доля иронии природы над рационализированным общением, которое всегда выглядит как неприкрытый флирт, ведь все рациональное — голое и женоподобное по сути, навязывает нам бесконечные и одинаково вероятные, потенциальные смыслы в ожидании подходящего образа жизни, что их наполнит и сделает действительными.

x3.
Но ладно, немаловажен и вопрос определения нашего внимания как волевого стержня. Становится понятно, что для личности оно напрямую зависит от позиции Я в образе мысли, влияющее на расположение образного ядра в начало или конец последовательности для той или иной культуры и народности, стиля мышления. Тогда как чистое внимание не требует усилий мыслителя и определяется окружающими раздражителями. То есть способность следить за бессвязной абстракцией есть только у личностей, но не у тех, кто мыслит сам. Тогда как только последние способны понять окружающий мир достоверно — настолько, насколько достоверен человек — и познать соотносящейся с ней жанр. А это очень смелое утверждение, объясняющее, почему языки бывают для тех, кто в люльке, и для тех, кто хочет что-то осмыслить по-настоящему. Поэтому в быту все оперирует голыми жанровыми моделями со свободными и ни к чему не обязывающими переменными, то есть говорят на самом деле грубо, не понимания то, о чем говорят. И лишь верный образ, подставленный в то или иное изливающееся уравнение делает его релевантным действительности. Что можно легко использовать, обескураживая резкой установкой образа мысли в куролесящий поток речевой памяти. Тем самым запуская натуральное внимание и вместе с тем понимание, что тут и делается для науки.

x4.
Получается, что искусство, несмотря на ограниченность любого внешнего языка, характеризуется умением говорить о том, чего не понимаешь, так, как это понимает другой. Или имитировать этот процесс, прекрасно все понимая, хватило бы душевных сил на такое, конечно. Сохраняя при том личный или целевой образ мысли в своей речи. Что и приводит обоих к взаимному осознанию и союзу. Ведь в натуральной — образной, а не речевой памяти, никаких смыслов не сохраняется, иначе мы бы не смогли создавать новые никак, кроме как через ошибки. Что объясняет, почему число знаний бесконечно двоится и множится в раздувшемся речевом центре и нашем его бесконечном протоколировании и моделировании. А мощность понятийного аппарата, при всей его компактности, как была, так и осталась несоизмеримо выше и эффективнее всех возможных своих языковых интерпретаций — существующих или еще нет способов выражения одних и тех же образов.

Так, нам становится понятно, почему нам кажется понятной окружающая нас реальность. Ведь если мы увидим коробку с конфетами, а рядом с ней несколько разбросанных конфет, то вполне натурально поймем, что это отличный образ мысли. Из которого можно выудить множество разных смыслов и их времен. Например, что Я могу аккуратно положить разбросанные по полу конфеты обратно в коробку сейчас, а другой Я мог неаккуратно разбросать эти конфеты по полу когда-то тогда. Но так или иначе, каждая конфета рифмуется с коробкой в нашей голове, и с этим ничего не поделать. Парадоксально — значит факт, как говорится, факт состоявшегося мышления. И хотя в рамках логики и формального языка мы знаем и убеждаем себя, что картошка не произошла от винегрета, понимаем ровно обратное, что и позволяет нам творить салаты и все остальное.

Вообще формальные языки деспотичны и абстрактны. Усложнились до такой степени, что потеряли возможность включать человеческое понимание того, что они пытаются описать, излишне заигрываясь в предвосхищение. И Бог с ней с контринтуитивностью, она объясняется сильным Я или лишним раздраженным опытом там, где оно не нужно для представления подходящего под логику образа мысли. Но дело усугубляется тем, что описывает то она невидимое, то, что никак не влияет на нашу жизнь, иначе мы бы это воспринимали. То есть работает по принципу проповедей, которые вполне реально уже начали расходиться друг с другом во всем из-за «удобных» каждому автору в отдельности символических систем. А объем беспредметных знаний, который требуется для такого бесполезного функционирования науки, вполне ощутимо вытягивает ресурсы, применимые к нашей понятной и все еще такой же, как и тысячу лет назад жизни, хочется напомнить. ИИ-аналитик здесь — не решение проблемы, а ее сокрытие.

Хотя это к слову, потому что как бы кто не говорил, формальный язык лишь маскирует то или иное наше понимание, придавая ему веса в обществе безобразников логиков. Мы сыплем языками, плодя множество возможных смыслов, желая лишь одного — передать или призвать единственное компактное понимание, несопоставимо меньшее по объему, нежели средства его передачи и навязывания другим людям. И так как речь нам дана была лишь для того, судя по всему, чтобы понять наше устройство и воспроизвести его в логике не только мертвых предметов рукотворной реальности, но и живых копиях себя самих. Стоит начать использовать вещи по назначению, как раньше, а не мечтать о том, что они это как-то сделают сами по себе без нашего мыслимого участия, поскольку это невозможно. Ведь без нас они остаются статичны и мертвы. Что относительно кино отлично передано в "Книге образов" Годара. Которой смог прозреть так, как всегда бывает во время нашей болезни или слабости, когда мыслить мир приходится без остановившегося в своем движении Я, формируя новое понимание.

x5.
Интересно начинает играть наше восприятие выдающихся творцов и мыслителей. Они всегда нам кажутся такими сильными, пока выражают свои мысли. Но как только мы встречаем их в реальной жизни, или их слепок на манер внешней статуи, если они до такого додумались, обнаруживаем странных, слабых и не очень таких людей. Что вполне понятно, вроде бы, но вот почему странных — вопрос. И действительно, что остается человеку, который отказался от личности и повторяющихся везде смыслов, кроме как обрасти внешними привычками, манерами, заточив в них себя. Лишь для того, чтобы иногда поглядывать в зеркало и напоминать о скрытых глубоко внутри, полуживых осколках образов, завязанных на его более не используемое в мышлении, навсегда детское Я. Которое редко соглашается с собственным авторством той или иной работы общечеловеческого значения, что нелогично, но очень по-человечески и верно.

Так что витающий в воздухе упрек к современной молодежи по всему цивилизованному миру — это упрек личностей к еще или уже каким-то странным и совсем не личностям, о чем стоит помнить. Поскольку когда образование превращается в едьюкейшн, хочется пошутить — кто такой едью и кому нужны пустые кейсы? Когда мышление людей не воспитывается, даже в самые удобные и индивидуальные коробки класть становится больше нечего. Это как снабжение исполнителей тем, чем невозможно пользоваться без внешнего управленца и осмысленца. И конечно, так субъект еще быстрее становится самодостаточным и независимым, как и задумывалось при формировании этой модели обучения. Но без должного развития такая самость — дикая и опасная, далеко не образованная. Что кое-где красная, тоже прописная истина, призывающая образовывать массы, а не тренировать их что-то делать по чужой указке без понимания. Или ждать от них чудесного осознания пользы от забитой речевой памяти. Она — не опыт и не мысль.


x6.
Если хочется крикнуть: а как же Бог, модель Его убила! Но вообще-то нет, модель его включила в каждое мыслящее существо и вывела из тени рефлексии. Он вполне себе реален и оправдан как одно из успешнейших средств возврата сломавшегося понятийного аппарата к реальности. А если помнить, что религия — это наука древности — все становится очевидно. Так что да, случайности не случайны, а Проведение существует, но естественно и не свыше, а изнутри, каждому по частичке. Поскольку как бы мы не относились к парадоксу судьбы, он есть формула нашей мысли и жизни в абсолютно неслучайном упорядочивании всего, что подвернется. И способности это заметить.

x7.
Напоследок хочется добавить, что мыслящее существо недостаточно создать или укомплектовать. Чтобы оно стало человеком, ему придется постоянно двигаться, его придется образовывать и учить образовывать на собственном опыте. А этот процесс требует времени, поскольку оно — продукт мышления, который никогда не возникает тогда, когда приходится заново воспринимать то, что уже было сохранено. Это приводит к усталости и потере интереса, остановке. Так что пусть те, кто мечтает о конвейерах, огорчатся, да и опыт такого программирования у кое-какой страны уже был, неудачный. Потому что по заложенной когда-то давно природе вещей, раз и навсегда создать можно лишь вещь. А человека, пусть иначе воплощенного, придется растить годами, какую бы память в него, речевую и/или образную, не заложили от рождения.

И пусть делать детей может показаться кому-то страшным, а страх мы испытываем перед немыслимым, это нормальная реакция мозга на новый опыт. Но как бы кто не драматизировал, вообще-то процесс планирования, так сказать, ребенка довольно веселый. И с чем-чем, а с этим люди в большинстве своем вполне успешно справляются. И хорошо, что наука дошла до понимания, что рожать можно по-разному, но результат все же будет один, се ля ви.

Или как там говорится? — Хочешь разобраться в себе — поговори уже со своими детьми, а если их нет — флаг в руки.

Не очень важно сейчас, насколько точна эта модель, ее придется снабжать защитными механизмами — эмоциями. Главное — для чего она предназначена и как язык кино использовать полноценно, являть людям настоящий образ мысли. Пользуясь не только ритмической увязкой, но и рифмическим соответствием. Покуда это все еще искусство, а не средство удивительно простого сообщения и созидания сообщающихся.

w1.
Каждая характеристика объекта съемки, будь то форма, цветность или звучание, способна быть как статичной, так и менять свои значения. Монтаж статический, или монтаж памяти, старается уподоблять фиксированные качества, а монтаж динамический, или ритмического сознания — значения в точках фазового перехода. Получается, что создание смысла на киноэкране происходит в два этапа:

1. Уподобление множества элементов одному главному — по статике.
2. Уподобление того же множества элементов другому главному — по динамике.

Интуитивно этот процесс осуществляется через возможность личного представления объектов съемки, будь они выражены в словесном описании, предварительно изображены или уже сняты. Мы отбираем только те, что можем себе представить, закрыв глаза. А затем перебираем последовательности до звенящего смысла или парадокса.

w2.
Исходя из такого понимания, становится очевидно, какие главные жанры есть и могут быть в кино. Триллер, например, повторяет мышление Европейцев, чаще всего размещающих главный объект образа в конце своих языков. А Таймер — Евразийцев, ведь мы закладываем ядро куда-угодно, потому что способны понимать что угодно и кого угодно. В том числе благодаря своему языку, где Я — последняя буква в алфавите. Остается под вопросом жанр кино для Азии, который пока не очень хорошо видно, но он точно есть. Где главный объект каждого образа располагался бы в начале и развивался до финального ряда к концу.

Все это в некоторой степени объясняет, почему англосаксы кажутся надменными, русские — скрытными, а восточные люди — хитрыми. Ведь чтобы понять одних, нам надо выслушать нравоучение до конца, финал которого не определен, но вечно напрашивается. Чтобы понять себя, приходится быть очень внимательными и учтивыми, глубоко чувствительными к действительности. А чтобы понять третьих, надо очень уважительно и терпеливо слушать, иначе столкнешься с поспешным самообманом, которым обязательно воспользуются так, что не подкопаешься. И конечно, приверженность к тому или иному построению образа мысли никак не значит то, что те или иные географически разнесенные группы не могут понять друг-друга или мыслить так, как сложилось.

То есть монтируется правильно — значит точно правда, чья-то. Остается сделать это по-разному и собрать какую-никакую, но обобщающую людей вещь. И прекратить разводить руками со словами о том, что это или то кем-то было предсказано. Потому что ожидать чего-то другого не приходится, когда мы тысячелетиями воспеваем литературу конфликта и ярких личностей. Кстати говоря, сыграть которых могут только мыслители, что забавно. Так что мы ничего не предвидим, а программируем, и рационально — совсем не жизнь, а наоборот. Жизнь же приходится и надо культивировать и воспроизводить. И ради этого мы все давно уже могли перейти на язык образов и всепонимания, а не непонятных слов. Да, живых и разных искусств, близких к мышлению, чего достаточно, их надо беречь.

И в этой логике даже мелодрамы кажутся вполне оправданными. Они милые, добрые, их очень сложно делать — сложнее, чем трагедии. В них хотя бы внешне, но все всеми понимается ближе к концу существования на сцене, что очень правдоподобно, ведь история человечества — одна большая мелодрама, повторяющаяся и повторяющаяся без конца.

w3.
По сути своей кино — пока самый удачный способ осознания своей образной памяти через ритмические соответствия. То есть выражения языка мозга вовне. И как будто бы для этого ему не обязательно быть идентичным нашему мышлению со стопроцентной точностью. Оказывается достаточно проскальзываний сквозь речевую защиту. Что обязательно происходит, какой бы язык более высокого порядка не использовался. Поскольку знание — вторично и неэффективно, а понимание — первично и эффективно. И чем ближе жанр нашего языка к жанру нашей мысли, тем дальше мы от конфликтов. И пока мы не можем создать в биологической голове идеальные условия, при которых весь доступный нам мир сможет отразиться в структуре мозга, близость того или иного смысла к парадоксальной истине или произвольной правде характеризуется лаконичностью модели действительности, где от той или иной атрибуции структура образа не меняется. То есть пришла пора не изображать, а отображать, и сначала себя, конечно.

Вместе с этой статьей выходит в открытый доступ кинопередача Зеркало для наблюдателя. Что-то она подтвердит в зрителе, а что-то — нет, но в отличие от забавных заявлений о переносе сознания во что-то внешнее, очень уж похожее на очередную смену языковой маски. То есть программированию и вживлению дополнительного речевого центра, суфлера. Здесь это реализовано вполне себе честно, а вместе с тем просто и естественно. Так, как и должен творить человек — головой и руками, но и глазами, и всеми способами достать информацию из реальности.

w4.
Главное теперь осознавать или уже самоосознавать, что воля как кинематографиста, так и любого пока бытующего творца пререкаема. Пока он не перестанет существовать, разумеется. И безграничное сомнение перед вероятностью столкнуться с более эффективно отражающей и понимающей реальность моделью, невозможностью принять ее, дополнить себя до нее стоит испытывать, но и самоотверженно принимать во внимание. Ведь эволюция — штука надежная. Также как наоборот — если человек ей противится, строит себя по недостаточно обезличенному образу, нарушает заложенное стремление к красоте образа и его связей. Его мозг теряет контроль над абстракцией и останавливается. А ведь космос все еще прекрасен и не кажется бесчеловечным, ведь состоит из частиц, способных быть волнами, и волн, способных быть частицами. Лучше уж поэтапно развивать средства общения и творения, возвращая их к нам самим и нас к главной цели — постижению. Кино — как всегда, в помощь.

Ох, и чуть не забылось. А кто-нибудь пробовал ловить с неба музыку, а не морзянку?